Запах мертвого слова-2

На днях был на одном интересном интеллектуальном собрании. Дело было к концу – люди допивали чай-кофе, раскланивались и постепенно рассасывались. Я мирно беседовал с одним умнейшим человеком – известным эстетом и политологом: мы говорили о том, как представление об апокатастасисе влияет на мировую политику и стратегии социально-политического развития (апокатастасис – это отвергнутое Церковью учение о том, что адские муки не вечны и что Спаситель спасет всех – даже самых отмороженных грешников).

Вдруг подходит некий господин лет под 60, которого я, кажется, никогда в жизни ранее не видел, тепло прощается с моим собеседником, мне же руки не подает и злобно рече:

- А Вам, молодой человек, я советую написать "Запах мертвого слова-2"! Это вообще махровейшая русофобия!

И уходит.

Первая секунда: шок! Откуда меня знает? Какой запах? Какого такого слова?

И тут меня осеняет:

1. Да, точно, именно я когда-то давно написал текст с таким названием!

2. С тех пор минуло ровно-ровно 10 лет! (Однако же!)

3. Как раз намедни думал: а надо бы этот текст повесить на блоге "УкрПравды"!

4. И вправду, почему бы мне не написать текст "Запах мертвого слова-2"?

5. Впрочем, зачем марнуваты час, ведь за эти годы нового Гоголя вроде не родилось.

Да, в нынешней России тема русского языка для стран СНГ (т.н. "Русского мира") стала просто какой-то "альфой и омегой". Помню, одна дама из МИДа РФ (точнее, из Росзарубежцентра) сказала мне по секрету:

- Ведь Вы же понимаете, что Пушкин – это наш геополитический проект?

Я сначала подумал, что Путин. Переспросил: нет, именно Пушкин. Я хотел ей было сказать, что лучше, если б Пушкин стал геокультурным, а не геополитическим проектом, и что допушкинский литературный язык, так называемый "славяно-российский диалект", изобрели злобные галичане-бандеровцы еще в XVI-XVII веках. Но потом решил, что такой информационный перегруз может погрузить ее мыслительный аппарат в когнитивный диссонанс, и скромно промолчал...

Итак, 1998 год, 25 февраля, приложение к "Независимой газете" "Ex libris НГ", текст "ЗАПАХ МЕРТВОГО СЛОВА. Русскоязычная литература на Украине"...

P.S. Глядя из сегодняшнего дня, самое смешное, 10 лет назад я оперировал такими "грузами", типа как "метафизика избыточности бытия", а Оксана Стефановна Забужко мною идентифицировалась как "экзистенциально озабоченная девица":)

P.P.S. Вчера по RenTV случайно увидел ту самую упомянутую в статье группу, которая до сих пор исполняет песни "Дым сигарет с ментолом" и "Девушка моей мечты, в этот вечер не со мной осталась ты". Сии два нетленных шедевра, а запись была новая – в рамках какого-то ретро-проекта, на протяжении 15 лет (!) позволяют этим молодым людям очень неплохо кушать, судя по их ряхам.

:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

ЗАПАХ МЕРТВОГО СЛОВА

Русскоязычная литература на Украине

Последние лет двести Украина, находясь в составе сначала Российской империи, а затем и СССР, страдала комплексом младшего брата – отсюда присущее национальному самосознанию ощущение собственной провинциальной ущербности и второсортности, окраинности – это вполне осязаемо отразилось на украинской культуре и литературе. Похоже, нечто сходное происходит теперь в масштабах самой Украины с культурой на русском языке – украиноязычная культура по своему художественному уровню и скрытым потенциалам выгодно отличается от русскоязычной.

Удивительное дело, но, как оказывается, человеку, родившемуся и культурно сформировавшемуся на Украине, особенно если сам он украинского происхождения и если вовремя не уехал в Россию, нереально стать великим русским писателем. Можно сколь угодно долго эксплуатировать, мучить русский язык, издеваться над великим и могучим, но породить на нем что-нибудь достойное вечности или хотя бы скромного внимания современников как-то не очень получается. Читая журналы "Радуга", "Донбас" и особенно рубрику "Майдан" в "Киевских Ведомостях", где печатается современная проза, вполне можно решить, что на русскоязычной литературе Украины лежит какое-то проклятие. Украиноязычный журнал "Сучасність" куда как интереснее и интеллектуально насыщеннее русскоязычных. Впрочем, тираж любого из них не превышает полутора тысяч (получается по 0,000028845 одной журнальной книжки или по 0,00484596 журнальной страницы или аж по целых 16,96086 печатных знака на душу населения Украины).

До сих пор непонятно, как относиться к написанному по-русски на Украине: считать ли эту литературу украинской национальной литературой на русском языке? Или отдельной ветвью общеукраинского культурного процесса – литературой национального меньшинства? А может частью российской культуры – русской литературой в Новом Зарубежье? Похоже, сами писатели мучаются в поисках идентификации собственного творчества. Вот, к примеру, авторы сборника "Какие мы? Попробуем понять... Киевская школа русской поэзии" (Киев, 1996), состоящего из двух частей (в первой – поэзия, во второй – критико-аналитическое осмысление собственного творчества), не прочь бы занять место в одном ряду с московской, питерской, вологодской, сибирской и другими школами русской поэзии. Однако главной отличительной чертой этой самой "киевской школы" (если судить по сборнику, да и не только по нему) приходится признать слабость поэтической энергии – словно из этих авторов кто кровь повысосал...

Русскоязычная литература Украины, как и любое культурное явление, состоит из двух неравнозначных по объему потоков: есть литература элитарная, ориентированная на поиски смыслов и форм (наиболее яркими представителями таковой можно назвать харьковского поэта Бориса Чичибабина, недавно почившего, и киевского поэта Леонида Вышеславского; большие надежды в свое время подавал рано умерший двуязычный поэт Леонид Киселев) и есть литература массовая, ориентированная на потребителя с не очень взыскательным вкусом – ее уместнее описывать в экономических и социально-психологических (иногда и психопатологических) категориях, чем в категориях литературоведения. Впрочем, постмодернизм всеми силами старается примирить между собою (или смешать до неузнаваемости?) эти два потока.

Русскоязычная литература Украины, не претендующая на коммерческий успех, по отношению к литературному процессу в России – это явление самодостаточное, развивающееся параллельно и независимо от культурной метрополии, что-то вроде эмигрантской литературы русского Зарубежья, которая после революции по понятным причинам оказалась оторванной от литературного процесса в СССР. Однако элитарная русскоязычная литература Украины оторвана от русской литературы в России скорее по причинам художественным – ни в Киеве, ни в Одессе, ни в Харькове с Днепропетровском, ни, тем более, во Львове, не отыскалось пока своего Бунина, Набокова или Георгия Иванова. Куда как интереснее (в том числе и для русского читателя) современная украиноязычная литература. Печатающаяся преимущественно в "толстых" журналах, переживающая в настоящее время финансовый и идейно-художественный кризис, она, тем не менее, имеет значительные шансы и потенции удивить мир своими не написанными еще шедеврами. Наиболее известными "молодыми" украиноязычными писателями на данный момент считаются Юрий Андрухович (романы "Московіада", "Перверзії", "Рекреації"), Олесь Ульяненко (роман "Сталінка"), Оксана Забужко. А по-настоящему молодых украиноязычных интелектуалов и писателей пытается объединить вокруг себя созданное попечительством американо-канадской украинской эмиграции издательство "Смолоскип" ("Факел") – печатает поэтические сборники, антологии прозы, альманахи. Пусть пока это похоже на кружок ренессансных гуманистов, но украинская культура (литература – в первую очередь) в XIX-XX веках формировалась именно как культура элитарная, рассчитанная на "сознательную" часть простонародья и национальную интеллигенцию...

Украинские русскоязычные беллетристы – фантасты и "фэнтезийщики" (о "детективистах" вообще говорить почему-то не хочется) – вроде Сергея и Марины Дяченко ("волшебный" роман "Шрам", просто роман "Скрут", трилогия "Бастард", "Ритуал", "Вирлена") или Генри Лайона Олди ("Герой должен быть один", "Путь меча", "Бездна голодных глаз"; на самом деле никакой он не Генри, а харьковские Олег + Дима) и десятки других авторов ничуть не хуже московских коллег или питерского Ника Перумова – все они в какой-то мере эпигоны, в какой-то – духовные дети Стругацких, Ефремова, Лема, Толкина и друг друга. Проблем с русским языком у них не возникает – в литературе такого свойства он удивительно однообразен и бесцветен, это, фигурально выражаясь, язык для бедных. Употреблять такие категории как, скажем, "внутренняя форма слова" (каковую теорию еще в прошлом веке развивал Александр Потебня, земляк, кстати, Олдей по Харькову), без чего немыслима подлинная художественность, по отношению к подобной литературе было бы даже как-то странно. Отношение "массо¬лита" к языку везде и всегда прагматически-функциональное, поэтому беллетристическое слово коммуникативно, подчинено содержанию, но не самодостаточно; оно является носителем смысла, но не самим смыслом, не реальностью мистического порядка – в таком слове отсутствует какая бы то ни было метафизика "избыточности бытия". Однако на Украине подобное отношение к языку характерно не только для русскоязычной беллетристики, но и для русскоязычной литературы с художественными претензиями – это ее самое слабое место, в этом главная причина ее несостоятельности.

Если в скором времени научат сочинять "фэнтези" компьютер, то, не исключено, у него получится не хуже, а может быть даже лучше, чем у Олдей. Такого рода чтиво по отношению к литературе более или менее художественной напоминает технический дизайн в сравнении с живописью – индивидуальное начало, индивидуальный стиль не играют в нем принципиального значения. Автор этой литературы давно уже умер (а быть может, он никогда и не рождался) – он выступает не как Творец-Демиург, а как инженер – комбинатор сюжетных мотивов, схем, штампов, как ретранслятор современной урбанистической мифологии. Чем меньше в той или иной книге авторского начала, тем большими буквами пишется на обложке имя автора. Впрочем, "Олди", "Ник. Перумов", "Александра Маринина", "Фридрих Незнанский" – это вовсе не имена писателей, а торговые марки, потому и место им в одном ряду не с Пелевиным, Сорокиным или Андруховичем, а с "Довгань", "Smirnoff", "Adidas", "Pepsi", "Tampax". Главное, что связывает украинских русскоязычных литературных пролетариев подобной направленности с Украиной (кроме места рождения, проживания и национальности) – это провинциализм мышления. В отличие от того же Ника Перумова и его российских эпигонов, украинских русскоязычных фантастов и "фэнтезийщиков", к примеру, мало занимает своя национальная тематика.

Не последний (а пожалуй что и первый) на сегодняшний день фактор развития литературного процесса – деньги. Написав свою "фэнтезийщину" или детектив по-русски, живущий на Украине прозаик старается по возможности издать их в России – уйти от украинских налогов и распространить свою интеллектуально-художественную экспансию на весь книжный рынок СНГ. Зона продажи украинских книг ограничена территорией Украины, да еще и не во всяком Донецке или Мариуполе раскупят украиноязычный бестселлер. Парадокс современной ситуации заключается в том, что сейчас ничто – ни геополитика, ни экономические связи, ни транспортные и телефонные линии, ни даже Интернет, – не объединяет так всё постсоветское пространство, как делает это русскоязычная маскультура. Киевские Таня Овсиенко и Наташа, укрывшаяся под странным псевдонимом Королёва, гениальные в своей отвратительности и вездесущести Саша и Лолита, "московская" попс-группа из г. Константиновки Донецкой области, третий год травящая народы СНГ дымом сигарет с ментолом, и "Чё те надо" из г. Рыбинска Ярославской области, газеты "Аргументы и факты" и "Спид-info", а также бесконечные Олди и Дяченки, Перумовы и Деревянки, Незнанские и Пронины, и конечно же, черная кошка современной маслитературы Александра Маринина – вот они, жрецы имперского культурно-политического универсализма, шаманы единого культурно-языкового пространства; вот она, основа интеллектуального и, с позволения сказать, духовного единения всего постсоветского населения.

Ассортимент книжных развалов по всей Украине мало отличается от российского – он ориентирован прежде всего на главного персонажа социально-философских трактатов испанского философа Ортеги-и-Гассета – на человека массы, который, как помнится, "не ощущает в себе никакого особого дара или отличия от всех, хорошего или дурного; чувствует, что он точь-в-точь, как все остальные, и притом нисколько не огорчен, наоборот, счастлив чувствовать себя таким же, как все; живет без усилий, не стараясь себя исправить и улучшить". Плывет, одним словом, всегда лишь по течению жизненной (и книжной!) реки и никогда вспять. Видимо потому означенные развалы, лотки, прилавки, киоски завалены русскоязычным книжным мусором. Из украиноязычных книг на подобных торжищах встречается преимущественно прикладная литература – типа "Українська кухня", "Українська вишивка" или пособия для школьников и абитуриентов на тему: ну как бы поскорее сдать экзамен по украинскому языку (истории, литературе) и забыть навсегда об этом кошмаре. Изредка попадаются и сакраментальные сочинения, вроде книги Юрия Каныгина "Шлях аріїв. Україна в духовній історії людства" ("Путь ариев. Украина в духовной истории человечества") или Алексея Братко-Кутынского "Феномен України" (тоже об ариях, кстати).

Украинский бестселлер как культурная реальность, как фактор литературного процесса на данный момент отсутствует. В позапрошлом году стать таковым имел все шансы роман Оксаны Забужко "Польові дослідження з українського сексу" ("Полевые исследования украинского секса"), однако, несмотря на невиданную дотоле ни одним украинским писателем "раскрутку" в СМИ, широкие читательские массы не искусились измышлениями экзистенциально озабоченной девицы (к тому же, еще и интеллектуалки – историка философии по профессии и поэта по мироощущению). Да и с чего бы вдруг: в романе никого не убивают, не насилуют (пытаются, правда, но не получается), не грабят; космические монстры с лазерными пушками не угрожают благополучию земных обитателей, и кровавые гномы не бродят ночью по заброшенным кладбищам...

К сожалению в Киеве, а тем более в других городах Украины, не сложилось традиции приватных книжных лавок (типа московских "Гилеи", "Графомана", "Ad Marginem", почившей "19 октября") – киевская интеллигенция довольствуется "Науковой Думкой" и еще двумя-тремя магазинами на Крещатике. Замечательный в своем роде магазин "Поезія" повторил прискорбную судьбу московского "Человека читающего" – теперь там торгуют тайваньскими чайниками и корейскими пылесосами...

В английской литературе кажется все сколько-нибудь значительные авторы кроме Шекспира, Диккенса и Джона Донна были ирландцами или шотландцами. Некоторые из великих досоветских русских писателей были (полностью или частично) украинского происхождения (Достоевский, А.К. Толстой, Чехов, Некрасов, Ахматова, Волошин), однако это никак не повлияло на их творчество и говорить о какой-либо культурной преемственности, об определяющем влиянии на них украинской культуры (как в случае с Гоголем) не приходится. Также и "одесская школа" русской литературы произросла, как известно, на иной чем украинская культурно-национальной почве, а, к примеру, Булгаков, чтобы стать великим русским писателем, вовремя перебрался из Киева в Москву, да и никакой украинской (культурной или генетической) наследственности у него не было. Что-то похожее произошло и с другими уроженцами Украины – Константином Паустовским, Александром Вертинским, Арсением Тарковским, Сигизмундом Кржижановским. А кто не перебрался – остался просто "талантливым" и "выдающимся", как Владимир Короленко, либо забыт вовсе, как небезынтересный киевский поэт начала XX века, постсимволист и эзотерик, Владимир Маккавейский. Творчество русских футуристов, имеющих украинские корни (Владимира Маяковского, Давида Бурлюка, Александра Крученых (Крученого) и особенно Велимира Хлебникова), оказалось на удивление созвучным литературе украинского Барокко и, в частности, "виршам" и теоретическим идеям великого украинского поэта XVII века Иоанна Величковского.

В советской литературе по-русски вполне сносно писали представители так называемых "национальных" литератур – молдаване, абхазцы, чукчи, татары, киргизы, белорусы и т.д. Но советские украинские писатели предпочитали пользоваться украинским языком – понимали, видимо, что по-русски как у Тургенева или Платонова всё равно не выйдет, а Гоголи по два раза не родятся.

О Гоголе, впрочем, особый разговор. Когда он писал, новый русский литературный язык, ориентированный прежде всего на живое, а не книжное употребление, только утверждался в сфере интеллигентской культуры. Уникальность гоголевского языка и стиля можно объяснить их положением на пограничье различных речевых стихий – русского литературного языка и украинского просторечия, высокого пафоса и бурлеска. Гоголевская эстетика, барочная в своей основе, построена на нарушении канона – на смешивании противоположных понятий и явлений. Кстати, последователи Гоголя на Украине, писавшие по-русски и развивавшие фольклорно-мифо¬логи¬чес¬кие мотивы, стали его эпигонами, а не продолжателями – все какие-то бледноязыкие и вторичные. Видимо, ни одному украинцу не суждено более так сильно повлиять на русскую литературу.

Одно дело, когда русский язык в дореволюционной Украине был родным для сравнительно узкого круга местного населения – "малороссийского" дворянства, чиновников, интеллигенции – он был подчеркнуто литературен и благообразен, и совсем иное, когда на нем стали говорить и думать самые широкие народные слои. В настоящее время русский язык считает родным не менее 60 % украинского населения, однако в исторической ретроспективе абсолютное большинство их – это своего рода неофиты: русский язык вытеснил украинский и стал для них родным совсем недавно – одно-два поколения назад.

Культурно-языковая ситуация Востока и Юга Украины удивительно точно иллюстрирует размышления Ортеги-и-Гас¬се¬та о массовом обществе – человеческий дух вырождается и безликая масса торжествует над индивидуальностью. "Украинский русский" – вовсе не "великий" и не "могучий" язык, а убогое арго южно- и восточноукраинских технополисов – торжествует над ставшим элитарным языком украинским. В лексическом, синтаксическом, интонационном и фонетическом отношении он не самобытен (как американский английский), а ущербен. И эта "неполноязыкость", ограниченность словарного запаса проявляется на Украине во всем: и в восточноукраинском разговорном "суржике" (русско-украинском языковом гибриде), и в русскоязычных киевских, одесских, донецких, харьковских и всяких других газетах, ущербность которых заметна в сравнении не только с российскими, но даже с местными украиноязычными. Низок и уровень украинской русистики (за исключением разве что киевско-нежинской школы гоголеведения). Многие упрекают (и часто справедливо) украинские русскоязычные переводные издания западноевропейской художественной литературы, философии, психологии в низком качестве перевода – в его стилистической блеклости и обтекаемости, поясняя это "обтекаемостью" украинского характера. Видимо правы те, кто говорит о глобальном, почти метафизическом несовпадении между строем русского литературного языка и строем украинской души, украинским взглядом на мир (кстати, переводить по-русски украинскую художественную литературу сложно именно из-за этого несовпадения).

Все без исключения восточноукраинские писатели прошлого века, писавшие одновременно на двух языках, свои лучшие произведения написали именно по-украински. Не случайно же русская литература не решилась занести в свои анналы русскоязычную прозу Евгена Гребёнки (мало кто подозревает и о его авторстве на цыганско-ресторанный шлягер "Очи черные"), а также Григория Квитки-Основьяненко, Олексы Стороженко, Пантелеймона Кулиша, Николая Костомарова (известного историка), Михаила Старицкого, Марка Вовчка, да и самого Тараса Шевченко. В среде западноукраинских галицких "москвофилов" в XIX веке было модно писать по-русски. Однако совсем по-русски не получалось – употребляемое ими "язычие" (гибрид церковнославянского, русского литературного, староукраинского книжного языка и галицко-буковинских, поднестровских, бойковских и гуцульских народных говоров) вызывает у сегодняшнего читателя странные чувства – недоумение, неловкость, раздражение, стыд. Поскольку "москвофилы" не заинтересовали своим творчеством ни русскую, ни украинскую литературу, современные ужгородские и пряшевские идеологи "карпато-русинства" пытаются выстроить концепцию региональной, зато собственной "карпато-русинской" или "карпато-рус¬ской" литературы – Бог им в помощь.

Любопытно, что многие выдающиеся украинские поэты и прозаики XX века, составившие культуру так называемого "Розстріляного Відродження" (Мыкола Зеров, Майк Йогансен, Освальд Бургардт, а также Олена Телига, Иван Кочерга и несть им числа), начинавшие до революции как русскоязычные авторы, в 1920-х годах перешли на украинский язык с большим, надо сказать, успехом для собственного творчества.

Странное дело иногда происходит со многими русскоязычными жителями Украины (будь те украинцами, русскими, евреями или кем-нибудь еще): на родине им кажется, что они страдают от украинизации, от навязывания чуждых этно-культурных стереотипов, от затхлости провинциальной жизни. Они безразлично, а часто и с пренебрежением относятся к украинскому языку, литературе, искусству, истории. По тем или иным причинам они покидают Украину, и вдруг в России (в Европе, США, Израиле) их начинает преследовать ностальгия – тянет на украинские песни – на лирику, а то и на высокую патетику: "Дивлюсь я на небо, та й думку гадаю, чому ж я не сокіл, чому не літаю", "Повій, вітре, на Вкраїну, де покинув я дівчину...", или "Ніч яка місячна, зоряна, ясная...". Тот же Булгаков, как говорят, украинский язык взялся учить уже постоянно живя в Москве...

Что-то есть в русскоязычной прозе и поэзии старых и современных украинских авторов вымученное, искусственное, какой-то немощный темперамент и "теплохладность". Не поэтому ли в ней совершенно неуместен высокий пафос? Вместо пафоса – всё больше "литературщина", тягомотина описательности. Также на украинской почве в принципе невозможны культурные явления, соотносящиеся с великорусским этническим началом, уходящие в национальную почву – что-нибудь вроде поэзии Николая Рубцова или "деревенской" прозы.

Пристрастное осмысление современной русскоязычной литературы на Украине еще раз доказывает, что язык – нечто большее, чем просто средство коммуникации, язык – явление мистическое и определяется не только от рождения, но и на уровне генетической памяти. Язык не укладывается в рамки формальной логики, обыденного мышления и вузовской грамматики. Масштабы языка – никак не меньше космических. Чтобы полноценно писать по-русски, надо, видимо, родиться с чувством энергетики русского языка, надо генетически нести в себе строй русской речи. Надо, в конце концов, хоть какую-то часть своей жизни прожить в России, на родине русского языка.

Поэтому украинские русскоязычные авторы достойны всяческого сочувствия – они находятся на географической, лингвистической и художественной периферии как русской, так и украинской культуры: для первой они бедные родственники из провинции, для второй – отступники и вырожденцы. Где-нибудь в Харькове или Днепропетровске полнокровное писательство (в художественном, а не денежном отношении) затруднено вовсе: по-украински не издадут, да и непросто писать в русскоязычном городе на умирающем языке. По-русски – получается что-то не то – вторичное, пригодное лишь для внутреннего потребления. Как не крути, а не удается украинским авторам реализовать свои литературные таланты на русском языке, и всё тут!

Тем не менее, на данный момент русскоязычная литература на Украине – явление безальтернативное, ее никак невозможно (да, видимо, и не следует) игнорировать, ущемлять или пытаться украинизировать за несколько лет – пускай себе существует (впрочем, она и не спрашивает на то разрешения), пускай писатели зарабатывают себе на жизнь (безработных на Украине и так – "хоч греблю гати", как там выражаются). А вдруг сквозь этот литературный гумус прорастет какой-нибудь, пусть не очень красивый, но зато еще невиданный цветок?...

Если рассматривать писателя как социально-культурный и психологический тип, то в современном литературном процессе на Украине более или менее четко вырисовывается четыре разновидности такового. Первый, самый счастливый – это русскоязычные беллетристы. Они лишены какой бы то ни было рефлексии по поводу всяких там национально-культурно-исторических проблематик, их сознание свободно от раздвоенности и неопределенности. Сила, власть, кровь, беспредел, человеческое мясо и деньги, шикарные виллы и яхты, звездолеты и роботы-убийцы, зона и преисподняя – обо всём об этом их романы.

Второй тип – это украиноязычные беллетристы. Редки их ряды, "страшно далеки они от народа", как кто-то сказал по иному поводу. Эти люди исходят из предпосылки, что раз Украина свободна и независима, то и ее культура должна быть самодостаточной – вплоть до украинского андерграунда и порно. Их писательство одержимо высокой национальной идеей, но едва ли это способствует свободе творчества. Впрочем, на Западной Украине иногда встречаются подобные люди без лишнего отягощения в мыслях и чувствах – пишут себе по-украински в каком-нибудь Львове или Ивано-Франковске примерно то же, что Ник Перумов и Олди по-русски. А вдруг кто-нибудь издаст?

Третий тип – украиноязычные "художники слова". Это не профессия – это подвижничество, самоотречение, это сознательный выбор литературной судьбы (при Советской власти и Союзе писателей Украины не всегда такой уж и злодейки). Куда как перспективнее связывать себя (особенно в глазах иностранцев) с Россией и русской культурой: имена Достоевского, Толстого, Чехова, Чайковского, Стравинского и Солженицына знают во всем мире. А что такое для западного (и не только западного) человека Украина? Terra incognita, в лучшем случае – Страна Чернобыля. Шевченко, Франко, Коцюбинский, Леся Украинка, Стефанык, Довженко, Тычина, Стус, без сомнения, гении. Но кто в мире слышал эти имена, кроме университетских славистов?

И, наконец, четвертый, как ни странно, самый несчастный тип – "художники" русского слова. В отличие от первого типа, их писательство – дело бескорыстное. У них нету внутренней одержимости, характерной для второго типа и подвижничества третьего. Их жизненной и культурной позиции недостает цельности – постоянная раздвоенность между метафизической Россией (иногда СССР) и реальной Украиной (теперь они оказались ненужными ни той, ни другой), между русским и украинским языками, литературами, национальными архетипами, между Пушкиным и Шевченко не обогащает творчество экзистенциальными мотивами, что логично было бы предположить, а наоборот – всячески приземляет его.

Современная культурная ситуация на Украине заставляет вспомнить о таком явлении в лингвистике, характерном прежде всего для средневекового сознания, как диглоссия: в пределах одного и того же сообщества свободно функционируют два языка, однако их структурные особенности таковы, что в своем употреблении они не равноправны (как при простом двуязычии), а выполняют различные функции и люди пользуются ими в различных ситуациях. На одном, к примеру, вещает государственное радио и телевидение, создается элитарная культура, его изучают в школе, но говорят на нем обычно лишь после изрядной дозы горячительных напитков (почти как в шаманских ритуалах). Другой используют в быту и оттого он утрачивает все признаки сакральности и мистического ореола. Не потому ли возникает ощущение, что художественно ценные тексты в современной Украине могут возникнуть только по-украински, а коммерчески перспективная литература – лишь на русском языке? Такая вот "диглоссия", такой вот дым сигарет с ментолом...

1998.