ГОГОЛЬ З НАМИ (2). Интересные книги (6). Владимир Воропаев о Гоголе как о ''монахе-в-миру'' + важнейшая цитата для историков украинской идеи

Воропаев В.А. Николай Гоголь: Опыт духовной биографии. М.: Паломник, 2008. 318 с. (По благословению архиепископа Тернопольского и Кременецкого Сергия.)



Когда сколько-то лет тому назад я учился на одном из старших курсов юрфака МГУ, однажды на доске объявлений и расписаний занятий попалось, что, мол, на филфаке есть спецкурс по творчеству позднего Гоголя, читает Владимир Алексеевич Воропаев. Тот самый, который незадолго перед тем издал – впервые за несколько десятилетий – "Выбранные места из переписки с друзьями" и "Размышления о Божественной Литургии". В положенный час я явился: мол, можно мне ходить на ваше закрытое мероприятие? (А оно действительно было почти закрытым.) Оказалось, что мне можно. Семинар состоял из классических филфаковских барышень – скучающих и пресыщенных девичьим дискурсом, которым воропаевская интерпретация Гоголя как "монаха-в-миру" была столь же чужда, как нам с Гоголем и Воропаевым – журнал "Vogue".

Им нужен был зачет. Нам – Гоголь. (Мне почти всегда и очень концептуально были неинтересны девушки с филфака – факультета невостребованных невест.) Иногда мужская компания на семинаре расширялась за счет нынче известного гоголеведа Игоря Виноградова, комментатора и издателя аутентичного текста "Тараса Бульбы". (Который всё никак не издадут в новом академическом собрании сочинений по причинам гоголевской "политнекорректности":)

А Владимир Алексеевич Воропаев рассказывал о духовной литературе гоголевского времени, о его мире, наполненном священниками, митрополитами, духовными писателями, паломничествами по святым местам и глубоко религиозными знакомыми. Вскоре весь комплекс этих идей и историй стал его докторской диссертацией, а также рядом книг, статей, учебных пособий и комментариев к гоголевским текстам.

Советское гоголеведение было вообще не в курсе относительно всех этих интересных и многомудрых людей, составивший гоголевский мир конца его жизни. Поэтому охочих рассуждать об особенностях гоголевской поэтики хватало всегда, специалисты по теме "Гоголь и Украина" тоже так или иначе имели место быть, знатоки темных историй на тему: кто скрутил Гоголю голову, таки сжег или закопал в саду 2-й том "Мертвых душ", похоронили писателя живым или мертвым, что увидели в гробу во время перезахоронения в 1931 году, тоже было немало, а вот по теме "Гоголь как духовный писатель", помимо нескольких исследований русских эмигрантов, был только В.А. Воропаев – и пустота.

Вообще, если принять во внимание, что гоголеведение – это три практически никак не пересекающихся потока гоголеведов и исследований (о Гоголе-художнике, о Гоголе-украинце и о Гоголе-мыслителе и духовном писателе), то В.А. Воропаев, пожалуй, самый яркий представитель последнего потока.

Тогда давно, когда ходил на спецкурс Воропаева, у меня было ощущение, что поздний Гоголь знал некую сокровенную тайну о бытии как таковом. Поэтому казалось, что в его ранее неизданных или неизвестных текстах сокрыто нечто такое, что способно изменить мир. (Потом, когда я узнал о дискурсах и симулякрах, об относительности бытия вообще, понял, что таких текстов не бывает в принципе.)

Теперь многие вещи, конечно, воспринимаются иначе, в том числе и Гоголь.

На днях я рад был встретить Владимира Алексеевича – на закрытом показе неозвученной рабочей версии фильма Натальи Бондарчук о Гоголе.

Если тот же Игорь Золотусский написал одну из самых известных биографий Гоголя в жанре ЖЗЛ, то есть максимально отслеживая внешнюю сторону жизни, Владимир Воропаев сосредоточился на внутренней стороне жизни – на ее духовных этапах и вехах.

В этой книге есть хорошо известная мне, но мало известная даже специалистам по Гоголю и тем более – специалистам по истории российского и украинского самосознаний, цитата из воспоминаний Максимовича, проливающая свет на влияние на творчество и духовную эволюцию Гоголя образа Киева как Второго Иерусалима.

Речь об августе 1835 года, Гоголю – 26 лет, он уже автор "украинских" и "петербургских" повестей, вот-вот станет автором "Ревизора" и потом – "Мертвых душ". До выхода "Выбранных мест" еще осталось 12 лет. Для сравнения: известнейшее письмо Гоголя Максимовичу "Туда, туда! В Киев! В древний, в прекрасный Киев!...", для сравнения, написано в декабре 1833 года.

Итак, привожу полностью (в книге она сокращена):

"Он пробыл у меня пять дней или, лучше сказать, пять ночей, ибо в ту пору все мое дневное время было занято в университете, а Гоголь уезжал с утра к своим нежинским лицейским знакомцам и с ними странствовал по Киеву. Возвращался он вечером, и только тогда начиналась наша беседа. Нельзя было мне не заметить перемены в его речах и настроении духа; он каждый раз возвращался неожиданно степенным и даже задумчивым... Я думаю, что именно в то лето начался в нем крутой переворот в мыслях – под впечатлением древнерусской святыни Киева, который у малороссиян XVII века назывался Русским Иерусалимом". (Ссылаться: Максимович М.А. Письма о Киеве и воспоминания о Тавриде. СПб., 1871. С 55-56.)

Думаю, для тех, кто занимается темой генезиса украинской идеи, исследованием темы Киев – Второй Иерусалим, это просто необходимейший текст.

А вот еще Максимович вспоминает о прогулках с Гоголем по старому Киеву:

"Вместе с Гоголем мне удалось, только на другой день его приезда, побывать у Андрея Первозванного; там я оставил его на северо-западном угле балкона, отлучась по делам к попечителю, а когда вернулся, я нашел его возлежащим на том же самом месте... Гоголю особенно полюбился вид оттуда на Кожемяцкое удолье и Кудрявец. Когда же мы снова обходили с ним вокруг той высоты, любуясь ненаглядною красотою киевских видов, стояла неподвижно малороссийская молодица, в белой свитке и намитке, опершись на балкон и глазея на Днепр и Заднепровье. – "Чого ты глядишь там, голубко?" – спросили мы. "Бо гарно дивиться", – отвечала она, не переменяя положения, и Гоголь был очень доволен этим выражением эстетического чувства в нашей землячке" (Там же. С. 54-57).

Воропаев пишет: "Вся жизнь Гоголя, сопоставимая с монашеским подвигом, – мучительная борьба между духовными и художественными устремлениями, сожжение рукописей, попытка ухода в монастырь, в конечном итоге отказ от себя и мученическая кончина – предстает как образ духовной лествицы, постоянного восхождения, а произведения его являются некими ступенями на этом нелегком пути" (С. 212-213).

По мысли В.А. Воропаева, некоторые свои бумаги перед смертью Гоголь сжег не в исступлении, как это считается, а совершенно осознанно – после длинной молитвы.

Гоголь умер не как психически нездоровый человек (версия советского литературоведения), не как самоубийца-гностик, разрывающий плотские узы (Михаил Вайскопф), но как монах – с четками в руках, непрестанно произносящий Иисусову молитву, даже требующий дать "лестницу".

Отдельно написано о взаимоотношениях Гоголя с о. Матвеем Константиновским, протоиереем Ржевского собора. "Не подлежит сомнению, – пишет В.А. Воропаев, – что ставший своего рода классическим образ отца Матфея как мрачного фанатика, едва ли не сгубившего Гоголя, не имеет ничего общего с действительностью. Невозможно отрицать его влияния на Гоголя перед кончиной – в февраля 1851 года. Но столь же несомненно, что этот священник, достигший высокой степени духовной жизни, как никто другой понимал его душевное устроение. Известно, что умер Гоголь в состоянии духовного просветления. Перед кончиной он дважды приобщался Святых Таин и соборовался елеем. Последними его словами, сказанными в полном сознании, были: "Как сладко умирать!""

Наталья Сергеевна Бондарчук, снявшая художественный фильм о Гоголе, сказала на закрытом показе еще не озвученной версии фильма, что именно книга В.А. Воропаева "Николай Гоголь: Опыт духовной биографии" стала одним из источников ее вдохновения и сценария.

Возможно, это самая лестная характеристика, какая только может быть для современной книги по истории литературы и духовной жизни в России XIX века.