''Русская власть'' – генератор ''особого исторического пути'' России

Выступление на обсуждении доклада А.И. Фурсова "Русская власть, история Евразии и мировая система: mobilis in mobile (социальная философия русской власти) "

Феномен русской власти, описанный Андреем Ильичем Фурсовым, – это как бы такой генератор специфического российского исторического развития последних четырех с половиной веков, это ген "особого пути".

Я достаточно неплохо знаком с общественной мыслью и историософскими доктринами Беларуси и Украины, хуже – Польши. В них существуют интерпретационные схемы, похожие на концепцию русской власти Андрея Ильича. Там тоже речь об особом феномене российской власти, которая стремится к абсолютной монополии и как бы перемалывает общество. Однако есть принципиальное отличие: там присутствует этическая окраска – эти и подобные объяснительные схемы часто рассматриваются не как эвристические, но как снаряды в информационно-идеологической войне против "московских империалистов-азиатов". Нечто подобное, но всё же менее эмоциональное и менее ангажированное, иногда можно встретить и в старой англосаксонской советологии (типа Ричарда Пайпса).

Тут же имеем дело с этически нейтральным, неэмоциональным и внеидеологичным, отчасти даже позитивистским исследованием.

Разговоры об особом историческом пути России, представления и о том, что Россия – это не Запад и не Восток, а некая самодостаточная реальность, ведутся уже ранними славянофилами (а то и с XVII века, если не считать более ранних манифестаций особости – "Слова о Законе и Благодати" и других древнерусских памятников). Но и у славянофилов, и даже у евразийцев – это метафоры, ощущения, смутные догадки. У евразийцев было желание опереться на достижения географических наук. Но проверить "алгеброй гармонию" "особого пути" России оказывается возможным только теперь – если пояснить исторический генезис русской власти.

Апологетами лимитрофного дискурса был придуман достаточно ангажированный и политизированный концепт "Центрально-Восточной Европы" – то есть это как бы Восточная Европа (восточнохристианский цивилизационный ареал), но без России. Есть разные его интерпретации, но идея заложена примерно такая: развитие Великороссии принципиально иное и, несмотря на то, что Беларусь, Украина и Молдавия попадают в восточно-христианский цивилизационный ареал, всё равно "настоящая" граница, согласно этой концепции, проходит не по цивилизационному кордону, а между Литовским и Московским княжествами. Это приблизительно совпадает и с ареалом распространения Магдебургского права. Но даже внутри Великороссии существует определенное многообразие политической культуры: те же Новгород и Псков – это иные в историко-культурном отношении области, в сравнении с Московией, не говоря о казаках и старообрядцах, которые в концепции "Русской Системы" А.И. Фурсова и Ю.С. Пивоварова называются "лишними людьми".

Из Вашего интересного доклада я почерпнул ответ на один сложный и важный вопрос: почему в средневековой Московской Руси легитимация верховной власти происходила путем уподобления монарха Христу, т.е. монаршее достоинство понималось как христоподобное, чего не было ни в Византии, ни в восточных монархиях, ни в западноевропейских государственных идеологиях. Получается, что автосубъектная власть имеет принципиально иную легитимность, т.е. ее источник и ее обоснование – это Провидение в чистом виде. Отсюда берет начало и имперская, а потом и советская идеократии. Когда же они вырождаются, наступает очередная Смута.

Сейчас, в постсоветский период снова идет активный поиск национальной идеи. Судя по всему, национальная идея – это не текст, не идея как какая-то, не know-how. Это процесс, это определенный дискурс, определенный поток смыслов и образов, это динамика, а не статика. В предложенной концепции русской власти предпринята попытка сформировать новый концептуальный аппарат для описания российской политической реальности. Например, в контексте российских реалий становится очевидным, что концепт государства как state неэффективен и не работает, а вот концепция властной корпорации – автосубъектной власти, которая не является государством, которая существует вне права и над государством и природа которой иррациональна, но при этом она не является узурпатором власти в западноевропейском понимании, – вот это, возможно, актуальный концептуальный формат.

В свое время я столкнулся с подобной ситуацией, когда разрабатывал тему философии права в России в начале XX века. Там тоже, с одной стороны, была рецепция западноевропейской (прежде всего немецкой) философии права, но с другой стороны, самое интересное у Новгородцева, Ильина, Вышеславцева, Н.Н. Алексеева, Е.Н. Трубецкого – это как раз попытка сформировать и сформулировать в российском интеллектуальном контексте, в восточнохристианских цивилизационных координатах некоторые аналоги западноевропейским концептам правового государства, гражданского общества, прав человека, суверенитета и т.п. В какой-то степени у них это получилось. Потом, правда, это всё стало неактуальным – с приходом большевиков. Но тот же Иван Ильин вообще не считал СССР государством, потому что Советский Союз, в отличие от государства, существующего на основе права, существует на основе произвола – точнее, на основе автосубъектной воли правящей корпорации.

Мне кажется, попытка сформулировать или обнаружить некий генератор развития российской политической истории, продуктивна еще и тем, что показывает, почему властная корпорация всегда противится созданию гражданского общества. Гражданское общество – это субъектное общество, способное на самоорганизацию и противопоставление себя не только государству, но, прежде всего, властной корпорации. В России проблема с гражданским обществом именно потому, что власть его боится, хотя, по идее, должна бы радоваться его появлению. Но она не радуется, а изобретает всё новые технологии по его перемалыванию и лишению субъектности – политической, социальной, идейно-интеллектуальной. Скажем, гламурная культура, информационная политика на нынешнем российском телевидении, где дан очень жесткий микс гламура и трэша, – это именно формы такой борьбы.

Впрочем, на нынешнем этапе существования России, когда уместно говорить о появлении государства-корпорации, "лишние люди" – это не как в русской классической литературе и не как в концепции "Русской Системы" (казаки, старообрядцы, дворянство, интеллигенция), а порядка 80% населения. Оно лишнее в том смысле, что его существование неоправданно экономически (разумеется, с точки зрения властной корпорации). Ведь для обслуживания газовой трубы, по известной реплике Тэтчер, надо то ли 15, то ли 50 млн. человек.

Вот еще интересный вопрос: насколько концепция русской автосубъектной власти актуальна в современной России? Как мне представляется, она очень даже актуальна. Вы говорите, что Путин и Медведев – это уже некий отход от мейнстрима развития российской политической истории. Мне представляется как раз наоборот – что в их образах мы видим очень даже логичное продолжение такого мейнстрима. Кстати, интересный вопрос: есть ли разница между государством-корпорацией в России и в других странах? Очень яркий пример, диаметрально противоположный российскому, – современная Украина, где тоже вроде бы сформировалось государство-корпорация (или корпорация-государство), но там нет феномена автосубъектной власти, а потому нет и сценария "победитель получает все". Там есть то, что Роберт Даль называл полиархией. Там есть три мощных политических клана, между которыми произошел определенный "картельный" сговор в политическом пространстве – это когда трое сговорились о разделе политического рынка и никого "чужого" туда не собираются спускать. Вопрос "быть или не быть?" для них заключается в том, с кем объединиться? Или Тимошенко объединится с Януковичем и уничтожит Ющенко, или Ющенко объединится с любой частью Партии регионов и "закопает" Тимошенко. Ющенко и Тимошенко объединились против Януковича в 2004 году и прокатили его на выборах. Получается достаточно активная реальная политика, может быть результаты ее во многом похожи на российские, потому что говорить о том, что есть какое-то развитие – политической системы, экономики, общества, науки, а также что есть развитие смыслов и стратегического целеполагания, что есть продуктивная ротация элит, – не приходится. Получается, что результат и тут – в условиях автосубъектной власти, и там – в условиях полиархии – практически одинаков: стагнация, девиация населения, демодернизация, архаизация жизни.

Мне кажется, что и Путин, и Медведев – достойные продолжатели традиций российской политической культуры, они достаточно адекватно персонифицируют автосубъектную власть, существующую по законам трехчастного цикла правителей (правитель-инноватор, правитель-стабилизатор, правитель-деструктор или неудачливый реформатор). И они подчиняются определенной закономерности, присущей истории России.

Именно Медведев – юрист-цивилист по образованию и типу мышления – заявляет такие инновации, которые, как мы видим из истории, подрывали автосубъектную власть – в частности, Николай II ограничил собственное самодержавие, Горбачев завел разговор о необходимости помещения КПСС в правовое поле и о необходимости создания правового государства. Политический шаг Владимира Путина, отказавшегося от возможности изменения Конституции РФ и баллотирования на третий президентский срок, также следует рассматривать как пример самоограничения власти – его можно поставить в один ряд с указом о престолонаследии Павла I и (1797) и с октябрьским манифестом Николая II (1905). Дмитрий Медведев в соответствии с этим трехчастным циклом может повторить путь Хрущева, Горбачева и Николая II. Это тема, которая должна быть очень внимательно осмыслена. Именно в ней могут скрываться угрозы и предпосылки очередной Смуты.

май 2008 г.