Настройка внутреннего компаса
Во всей этой революции очень остро не хватает одного человека – Дмитрия Гройсмана. Так необходимо знать – что бы он сказал, написал или сделал именно сейчас. Не говоря уже даже о том – как многим бы он помог... Если мы не можем услышать то, что он говорит сейчас... то можно вспомнить, что он говорил раньше... Ниже фрагмент аудиозаписи Диминого рассказа о формировании его системы ценностей, которую он когда-то передал мне. Аудиозапись передал... хотя и систему ценностей немножко тоже... или множко... Мне кажется – это именно то, что сейчас нужно всем послушать, проникнуть и, возможно, подправить свой компас... Ниже Димина прямая речь:
Что сформировало мое отношение к правам человека, и то что очень отличает, например, мой взгляд на права человека от взгляда очень многих правозащитников в Украине Когда мне говорят – что тебя сформировало? Меня сформировала Международная Амнистия. Международная Амнистия говорит, что права человека – не являются инструментом. Это не то, что делает мир лучше. Это не то, что мы используем для того, чтобы например, стать популярными среди людей. Это НЕ ТО. Это НЕ ДЛЯ этого нужно. Права человека – это не инструмент. Права человека – это ценность сама по себе. Ну как в религии – вот есть Бог, а есть культ – обряд.
До этого мое понимание прав человека было основано на других вещах...Я не любил очень советскую власть. У меня на то были причины – не личные... Я формировал свое отношение к правам человека по "Радио Свободе", которое я очень любил слушать в детстве. Мое осознанное детство попало на перестройку. Я думал так, что... особенно я это видел в ходе первых выборов 89-го года – независимых в Советском Союзе, когда съезд народных депутатов избрали... я очень этим интересовался, не примерял на себя, мне просто было это интересно – как оно работает. Я видел, что риторика, основанная на правах человека, что у нас там нет свободы слова, у нас притесняют некоторые национальности, притесняют религию (хотя я был атеистом... достаточно быстро стал им, хоть я из достаточно верующей семьи). Иудейско верующей семьи, у меня там дедушка с бабушкой заправляли вот так... Но и я в общем-то был верующим до 13-ти лет, но когда я должен был проходить Бармыцву. – процедуру, когда уже мальчик становится мужчиной как бы скажем. Но я отказался от Бармыцвы. Отказался потому что прочитал книжку Толкиена. А в Советском Союзе было очень прикольно, значит, в трелогии "О кольце" в Советском Союзе была издана только одна книжка – вторая Не первая и не третья – вторая книжка, которая называется "Хранители". Была издана издательством "Амур" в восемьдесят восьмом году. А у меня мама на то время, – я очень любил читать, – а мама работала в пединституте Винницком врачом в здравпункте. И я давно закончил нашу библиотеку домашнюю и мне реально нечего было читать. Вот в педе была хорошая библиотека. И мне мама носила все подряд. Я прочитал все тома, она сетками мне отдавала эти книги. И в какой-то момент она пришла и сказала, Дима, они говорят, что тебе больше нечего читать...
Да, ну значит, возвращаемся к этому самому... И вот там говорили об этих ценностях, о том, что права человека – ценность сама по себе, не связанная ни с чем другим, что это не то, чтобы сделать мир лучше, а это вот в этой аллегории, которую я применил, они занимают место Бога, понимаешь? А все остальное – политические инструменты, образовательные инструменты, общественные инструменты – это просто путь для достижения вот этой цели. То есть, есть стандарт. И тогда я понял, что это правильно, потому что на самом деле права человека – это не знаешь, как говорят, за все хорошее против всего плохого. Это не ВСЕ хорошее, это только самое смертельно необходимое, из всего хорошего. Понимаешь? Есть права человека, а есть намного более широкий круг – это интересы человека.
Мы часто говорим о том, что у человека есть достоинство. Достоинство вообще-то, философски бывает двух видов: бывает достоинство личное и бывает достоинство человеческое – это разные понятия. Как это по-украински будет – людська гідність і особиста гідність. Так? Смотри, и люди, которые думают о правах человека, очень часто блукают между этими двумя понятиями. Вот человеческое достоинство – это то, что проистекает... скажем, те наши возможности, те наши права те наши свободы, которые проистекают только лишь из того факта, что мы являемся людьми. Они основаны на примерно, каких-то человеческих константах, Ну, грубо говоря, если там тебя уколоть иголкой – тебе будет больно, меня уколоть – будет больно, понимаешь, пальцы зажать – всем будет больно. В холод поместить – все умрем. Человеческая температура колеблется в трехградусном диапазоне. Плюс – минус и ты умираешь, тебя нет, понимаешь? И только в силу того, что мы являемся людьми, мы должны обеспечить каждому аналогу того, кто мы есть, понимаешь, соблюдение вот этих минимальных возможностей, чтобы просто не погибнуть биологические, потому что наш организм к другому не предусмотрен.
У прав человека, основанных на человеческом достоинстве, есть еще второе измерение – тоже на человеческом достоинстве – это то, что все-таки люди – это не простые животные. Да, мы, конечно, животные, и наш биологический компонент определяет большое количество наших прав и свобод. Но мы не обычные животные, потому что давным-давно подмечено, что люди не только, например, умеют говорить, более-менее единственные животные. Может, там, не считая, дельфинов. Но люди испытывают потребность в том, чтобы говорить. Это большая разница. То есть говорить – это узкое понимание, это частное от выражать себя. Потому что выражение может быть не только через речь – через рисунок, через жесты, через одежды – это все наша потребность выражать себя. Что не всегда есть у животных, вернее, почти никогда нет. И ограничение человека в этом... не менее болезненно, чем например, причинять ему боль, т.е. это такая потребность, почти как дышать. Люди испытывают потребность, естественную потребность в том, чтобы общаться друг с другом, обмениваться идеями, совместно действовать, и ограничение человека в этом тоже может быть крайне серьезной для него проблемой. И по моему пониманию оно связано с внутренними скажем так биологосоциальными константами человека. Т.е. с чем-то очень фундаментальным, что если ты его нарушаешь – это уже не человек, это там существо может быть очень сильно травмированное, может быть в человеческом облике, но не человек. И вот это наше человеческое достоинство. Т.е. самый-самый минимум того, на что мы имеем право, только просто по факту того, что мы люди, ни по какому другому.
А дальше уже идет наше личное достоинство. И вот это уже совсем другая история. Например, мы с тобой общаемся, вчера общались, да и ты захотела прийти сегодня. Захотела, ведь ты же могла там придумать всякую хрень, почему бы не прийти и я точно так же мог бы. Это связано с чем? – это связано с тем, что между людьми бывает симпатия, бывает интерес, что ты можешь, например, (не применительно к этому случаю, может да, а может – нет) считать меня хорошим человеком, тебе приятно со мной общаться. Этот факт, что ты считаешь меня хорошим человеком, может давать мне дополнительные права – разнообразные: право общаться с тобой так-то, право общаться с тобой по-другому, куда-то с тобой поехать, что-то с тобой сделать по согласию – это то, что я заработал своим поведением. Кого-то могут избрать президентом, потому что его личное достоинство теоретически может быть вот таким, что большинство людей считает, что он может быть лидером. Кто-то может заработать большое богатство, потому что он умный, трудолюбивый или везучий, в конце концов – это тоже личное достоинство.
Так вот права человека не связаны с личным достоинством. Это самое главное заблуждение людей, которые считают, что права человека даны хорошим людям. Т.е., что я могу заработать себе больше прав человека. Больше ПРАВ – ДА. Но больше ПРАВ ЧЕЛОВЕКА – НЕТ. Мой организм не сможет скушать больше тортика, чем он может скушать. Напихать туда еще 124 и будут завтра меня хоронить как еврея, а их хоронят быстро. Поэтому, ну это как бы другой пример, я веду к тому, что из того, что права человека связаны с человеческим достоинством, которое основано на биологических и базовых социальных константах, следует другой вывод – что права человека принадлежат всем. В более или менее в равной степени. Я бы даже сказал – просто в равной степени. Конченый убийца, новорожденный ребенок, я не знаю, кто еще. Любой – вот кого ни дерни... Только по факту, что он человек, а людям дано в силу того, что у нас есть интеллект, может животным тоже дано, но мы еще не можем это прочитать, люди очень четко идентифицируют следующие вещи. Например, ты можешь не знать, кто я по национальности, там еврей, ну или там... украинец, например, но ты можешь четко этого не знать, но согласись, что достаточно посмотреть на меня там полминуты, чтобы... какие полминуты... пять... две секунды – и ты будешь знать, что перед тобой человек. Правда же? Ты не спутаешь меня с собакой, с обезьяной. Ты четко идентифицируешь, что я отношусь с тобой к одному биологическому виду. Мгновенно. Это на уровне инстинктов делается, понимаешь? И из-за этого, люди очень легко могут, зная, через свой опыт, что другому человеку не приемлемо просто биологически, либо это причинить, либо наоборот, либо толеровать, как это сказать? Ну терпеть, когда кто-то это причиняет, либо же этого не делать, от этого защищать, чтобы этого не было. Потому что завтра это коснется тебя. Потому что соблюдение этого является само по себе ценностью, само собой ценностью, не связанной даже с тобой. Мы просто не делаем этого потому что мы считаем, что это плохо. Не потому что кто-то этого заслужил или нет. Мы просто считаем, что это плохо и мы из-за этого боремся с этим. Ну грубо говоря, как я не знаю, как люди борются с инфекционными болезнями, там с чумой. Мы боремся не потому что мы можем заболеть, когда, например, буйствовала холера в Африке, лет восемьдесят назад, то она уже не буйствовала в Европе, потому что тут люди жили совсем по-другому, но все равно с ней продолжали бороться, потому что там тоже люди.
Поэтому первый тезис – это то, что права человека принадлежат абсолютно всем в равном объеме.
Второй тезис состоит в том, что соответственно для них нет границ, это условности, это как бы не имеет значения, более того, я очень хорошо вижу эти условности сейчас. У меня община около ста сомалийцев, для которых я там папа, мама и все такое прочее, казалось бы – где Сомали и где Украина. Если бы в 93-м году, когда в Сомали началась тяжелейшая война... это было прекрасное государство, одно из самых богатых в Африке... но если бы в 93-м году, такие могущественные державы, которые имели большое влияние в силу разных причин, не забили хер на то, что там происходило в течении одного года. Мы не имели бы сейчас беженцев в Виннице. Понимаешь? Потому что человека невозможно остановить, когда его убивают, насилуют и так далее. Он будет бежать далеко-далеко. Как получится далеко. Теперь мы платим. Наше общество платит мало. Но Америка, которая принимает у себя каждый год сотни сомалийских беженцев, Швеция. Казалось бы где Швеция, а где Сомали. И делает это не через "не могу", не потому что кто-то заставил. А делает это потому, что это есть отражение понимания общества, что мы отвечаем за права человека везде. Это своего рода налог, понимаешь, это налог который мы платим за то... даже нет, это не налог – это сбор, есть разница. Это сбор, который взимается с нас за то, что мы в свое время допустили, живя в своей благополучной Украине, США, Швеции, допустили, что где-то там кто-то начал массово убивать и калечить, издеваться над людьми. Сегодня мы принимаем этих людей и включаем их в свои программы социальной защиты, хотя они не внесли никакого вклада в наш котел экономический, конечно, их тут не было просто. Мы их адаптируем и платим за них деньги только потому что это был наш грех, понимаешь?
В области прав человека не бывает чужих грехов. Если ты живешь в многоквартирном доме и у твоего соседа начался пожар, то самое пустое – это сидеть и ржать – ааа а у него сейчас горит. Завтра будет гореть у тебя, не завтра, а через пять минут. Потому что границы не существуют, потому что зло, которое не наказано, оно очень легко и быстро распространяется дальше. Потому что такие страшные примеры – они очень заразительны. И люди с потенциальной склонностью к диктаторству и унижению других – они всегда более активны, чем простые люди. Они всегда имеют больше шансов выбиться в лидеры, а это дает им право власти, право так называемого менеджмента и на международной арене. И именно поэтому – это была очень интересная трансформация после второй мировой войны. Если сначала международное сообщество думало где-то в 40-м году: наша задача – поддерживать мир, что там страны у себя варят, кого они там расстреливают – это их проблемы. Наша задача – поддержать мир. Потом оказалось, что мир невозможно поддерживать – это невозможно, это просто немыслимо, Если где-то там кто-то над кем-то страшно издевается. Разве что страна очень маленькая и безумная, типа там я не знаю, ну, конечно, Беларусь – не такая, там, конечно, все очень плохо, но не настолько, Мозамбик... нет, Мозамбик тоже нет... Зимбабве... И то – соседи жутко страдают. Я был в ЮАР пару лет назад. Благополучная более менее страна, количество беженцев из Зимбабве (а там невозможно установить границу, на карте она красивая, там ручкой проведена линейкой, а реально это дебри, пустыни, там аллигаторы, которые лазят, никто ее не может охранять, поэтому люди более менее просачиваются в эти места) количество их огромно из Зимбабве. Только потому что там безумный правитель, который установил совершенно безумный режим, ему уже 80 лет, но он пока еще жив. Понимаешь? Это стало понятно.
Я это просто принял, ну что-то типа как религию, понимаешь? И это не то, что я этому поклоняюсь, нет, просто я с этим согласился и я считаю, что это правильно. Я живу и это часть моего внутреннего компаса. Т.е. есть система координат, т.е. есть добро, зло, право, лево. И этому есть свое место в этой базовой системе, без которой я уже буду не я.
Дмитрий Гройсман. Ноябрь 2012
